Давайте поговорим о любви… Она бывает такой разной: вечной и мимолетной, страстной и снисходительной, верной и изменчивой, словом, любой. Но есть лишь одна любовь, к которой подойдут все мыслимые и немыслимые эпитеты одновременно – это любовь...
Давайте поговорим о любви… Она бывает такой разной: вечной и мимолетной, страстной и снисходительной, верной и изменчивой, словом, любой. Но есть лишь одна любовь, к которой подойдут все мыслимые и немыслимые эпитеты одновременно – это любовь материнская. Вы полагаете, что такое чувство можно испытывать только к ребенку? Вовсе нет, человеку с большим и нежным сердцем достаточно найти любой объект, а за всем остальным дело не станет. Послушайте историю о такой всепоглощающей любви, а потом судите сами…
— Лариса Никифоровна! Опять вы несете Бруклину опилки! Он уже зарылся в них по самые уши!
— Но свеженькие лучше пахнут, — упрямо возражает мне маленькая пожилая женщина, — и полежать на мягком Бусеньке хочется!
Спорить дальше нет ни сил, ни желания. Все равно рано или поздно опилки из этого, другого, третьего мешка перекочуют под ноги к Бруклину. Я уже давно перестала всерьез сердиться на Ларису Никифоровну за ее неуемную заботу о коне, что тут поделаешь — любовь.
Несмотря на преклонный возраст Бруклина, от него трудно было отвести взгляд. Крутые бока, маленькая аккуратная голова, длинный пышный хвост — все в нем говорило о породе. Наш темно-гнедой чистокровный Бусенька выглядел истинным аристократом. Глядя на эту стать, хотелось не потрепать коня по шее, а склонить голову перед великолепным творением природы. Нет, не зря чистокровная верховая порода так высоко ценится в мире: необычайная резвость, легкость движений и удивительная холодная красота. Просто не лошади, а лорды и леди во всем своем блеске.
Первая наша встреча состоялась в незабвенной школе верховой езды при Центральном Московском ипподроме. Думаю, что многие люди, ездившие там в 80-х годах, отлично помнят Бруклина. К его породности прилагались спокойный характер и удобный легкий ход. Словом — всеобщий любимец! Попадалась мне на глаза и Лариса Никифоровна, которая постоянно ездила на нем, ухаживала и кормила. Но с нашей, конюховской, точки зрения он был, простите, сущая зараза.
То, что он поедал свой навоз, рассматривалось нами как пустяк. Лошади часто это проделывают, соблазняясь непереваренным овсом. Малоэстетично, конечно, но ничего особо страшного в этом нет. Специфическая вредоносность Бруклина заключалась в том, КАК он это делал. Наш аристократ по рождению вкушал самодельное лакомство только «со стола», то есть из кормушки и стоящей рядом автопоилки, куда он регулярно и аккуратно складывал свой «десерт». После утомительной дневной смены тащишься, бывало, вечером по бесконечной (тридцать лошадей!) конюшне, волочешь за собой тяжеленную тачку с овсом, автоматически кидая зерно в кормушки. И вот тут не дай Бог забыть про милую привычку Бусеньки и метнуть ему овес, предварительно не проверив содержимое кормушки и поилки! Если зерно высыпали на навоз, его сиятельство к нему не притрагивался вообще. То же было и с водой. Бруклин стоял с брезгливым оскорбленным видом, и на его морде было написано все, что он думал о лености и нерадивости обслуги. Конюх, конечно, мог в припадке бессильной ярости бросить кормушку и поилку нечищенными, но перевоспитать поганца Бусеньку было невозможно. Утром тренер находил его, уныло стоящего носом в угол с видом несправедливо пострадавшего. Завидев тренера, Бруклин мгновенно поворачивался, быстренько ябедничал, и начиналась разборка. Любые объяснения, что к лошади просто пытались применить воспитательные меры, разбивались о стену полного непонимания и решительно отметались. Так что любви у нас с Бусенькой быть не могло.
Прошло несколько лет, появилась на свет наша собственная конюшня. Лариса Никифоровна часто навещала нас, так как многие лошади, жившие здесь, были ей хорошо знакомы. Сколько раз она вздыхала о том, что ее ненаглядный Бруклин все еще в прокате! Конь старел, силы его потихоньку убывали, и вот наконец угроза выбраковки стала вполне реальной. В те времена лошадей в частные руки продавали крайне неохотно, поэтому Ларисе Никифоровне пришлось сделать невозможное, чтобы заполучить любимца. Не стану останавливаться на подробностях, скажу только, что девизом отважной и упорной женщины стали слова: «Капля камень точит». Директор школы не выдержал ежедневной осады и подписал Ларисе Никифоровне разрешение на продажу Бруклина. Вот так на нашей конюшне появились чистокровка и его «мамочка».
В первое же лето Бруклин поразил нас внешними переменами. Его темно-коричневая шерсть покрылась яркими светлыми «яблоками», чего не случалось с ним много лет. Потихоньку наш лорд отдохнул и отъелся (в чем ему активно помогала Лариса Никифоровна). Люди, далекие от конного мира, проходя мимо, восхищенно говорили: «Какая справненькая и кругленькая кобылка! Жеребеночка ждете?» У Бруклина нашлись почитатели среди ребятишек, а мы тихо радовались тому, что у нас появилась еще одна спокойная «детская» лошадь. Но не тут-то было! В санаторных условиях приюта многогранность личности Бруклина проявилась с удивительной, прямо «чистокровной» скоростью! История повторялась: всадники открыто симпатизировали коню, а сотрудники конюшни были готовы, как бы это помягче выразиться… закопать его! Не думайте, что говоря «закопать», я выражаюсь фигурально. Дело было так…
Наконец на нашем крошечном участке появилась вторая конюшня. По сравнению со старым сарайчиком, она была намного просторней и светлее. Стояло жаркое лето, и мы поторопились перевести большую часть животных в новое помещение, хотя конюшня была еще не совсем готова: вместо пола пока был насыпан солидный слой песка. Лошадей это вполне устраивало, а у нас была возможность закончить остальные недоделки. Наши планы рухнули после очередного визита бруклиновой мамочки. Лариса Никифоровна всегда заходила на конюшню с огромным мешком сухарей. Что делает среднестатистическая лошадь, когда видит в руках у человека шуршащий пакет? Правильно, начинает «копать», выпрашивая лакомство. А теперь сопоставьте информацию — шесть лошадей ожесточенно вскапывают песочек, перекидывая его под задние ноги! Красота! Пресечь это безобразие не было возможности — на Ларису Никифоровну уговоры не действовали. Если с остальными лошадьми можно было договориться, погрозив лопатой, то с Бруклином этот трюк не проходил. Этот… э-э… нехороший конь продолжал самозабвенно рыть тоннель даже после ухода мамочки. Минут через пять до аристократа доходило, что защитницы рядом нет и ему сейчас здорово достанется от трясущегося от ярости конюха, но сути дела это не меняло. К этому моменту из огромной ямы наверх торчал только упитанный круп. Каюсь, какими только словами мы не поминали бусенькину мамочку, в очередной раз зарывая песчаный котлован!
Вторая вредоносная страсть, жившая в душе Бруклина подавленной аж двадцать лет, расцвела в наших условиях махровым цветом. Он самозабвенно отдался возможности валяться, все равно где: в опилках, снегу, траве, грязи. При этом он вечно влипал в истории, стоившие нам немало нервов. Например, представьте себе такую картину. Ранняя весна, солнышко, вылезла первая травка, по канавам бегут ручьи талой воды. Мы пасем лошадей на безлюдных пока улицах поселка. Тут Бусенька дозревает до любимого занятия и заваливается на бочок аккурат возле дренажной канавы. Конюх диким медвежьим ревом пытается предотвратить катастрофу, но поздно... Пара легких движений — и Бруклин съезжает холкой прямо в канаву с бурлящей водой. Все, ходу назад нет. Он даже не рыпается, лежит с задумчивым видом, на облака смотрит. Мы позвали с соседнего участка строителей, но они наотрез отказались приближаться к торчащим над канавой копытам. А водичка в канаве, закупоренной Бусенькой, между тем продолжала подниматься и уже плескалась прямо возле морды, на которой по-прежнему было написано лишь высокомерное безразличие к проблемам прислуги. Кончилось тем, что мы в четыре руки и две лопаты судорожно откапывали аристократа, а еще одна помощница держала его дурную башку над бегущей по канаве водой.
Надо сказать, что тихая «детская» лошадка на работе освоилась очень скоро, даже тех детей, кто неплохо сидел в седле, он иногда умудрялся вышибать. Излюбленный приемчик — резко наклонить голову вниз и вправо, буквально выдирая поводом всадника из седла на шею, затем ударом зада девочке или мальчику придавалось желаемое ускорение, и всадник совершал сальто через голову довольного Бруклина.
Конечно, все это конь вытворял, когда хорошо себя чувствовал. Но с каждым годом эти периоды становились, увы, короче. Сколько немыслимых усилий тратилось на его лечение! Трусом Бусенька был просто отменным, поэтому самые простые медицинские мероприятия превращались в сложнейшую головоломку. К тому же ни один конь у нас не получал столько травм разной степени тяжести, сколько он — просто козел отпущения какой-то! Причем травмы-то все были какие-то дурацкие, предусмотреть их было просто невозможно.
Два раза в неделю к Бусеньке приезжала его мамочка. Вот уж когда он вел себя как настоящий балованный ребенок: без конца стучал копытом, требуя сухарей и морковки, лазил по карманам, ржал, вертелся — в общем, безобразничал. Когда эйфория от приезда хозяйки достигала наивысшей точки, приходилось вмешиваться, чтобы привести Бусеньку в чувство. Сотрудников он слушался беспрекословно, хотя такой любви, как к своей мамочке, безусловно, не испытывал. Это и понятно — материнская любовь не знает границ: зимняя бусенькина попона была сшита из нового верблюжьего одеяла; вальтрапы стирались и гладились два раза в неделю; понадобилась занавеска от сквозняка — в ход пошло собственное одеяло хозяйки; сменить повязку на ноге — так только целым пакетом бинта (нам бы его хватило, чтобы замотать в него Бусеньку по уши). А уж когда по рекомендации врача Лариса Никифоровна купила несколько ампул дорогущего лекарства, сокрушаясь при этом до слез, что зарплата научного сотрудника не позволяет провести любимому сыночку курс лечения полностью — тут уж мы просто развели руками. Вот это забота!
Бывало, просишь Ларису Никифоровну помочь новичку поседлать Бруклина и уже знаешь заранее, что сейчас на неопытного всадника обрушится целый шквал ценных наставлений. Суммируя их, приходишь к выводу, что самое лучшее просто ходить с Бруклином рядом, сдувая с него пылинки и обмахивая от мух.
Возможно, читатель станет нам сочувствовать — столько лет возиться с чудачествами восторженной дамы, но я уверена, что все те, кто знают Ларису Никифоровну, только улыбнутся. Во-первых, привыкли, а во-вторых, ее отличают такие удивительные самоирония и доброта, что сердиться на нее невозможно, хотя досталось нам от слепой материнской любви по первое число.
— Лариса Никифоровна, перестаньте кормить Бруклина сухарями. Он уже весь пол раздолбал!
— Он голодный.
— Посмотрите только: опять, паразит, соседа укусил!
— Тот сам к Бусеньке приставал.
— Бруклин сегодня на галопе подыграл и высадил девочку.
— Он наверное испугался чего-то, бедненький.
— Опять ваш поросенок вместе с всадником в грязи вывалялся!
— Он просто устал, седло-то тяжелое, и мушки беспокоят!
И вот так по любому поводу. И исхудал-то он, и побледнел, и с лица спал. Может, растаял уже? Да нет, стоит, упитанный, даже круп раздвоился, как у тяжеловоза. А Лариса Никифоровна все вздыхала и смотрела на коня влюбленными глазами. Тут уж поневоле начинаешь вглядываться в Бруклина: нет ли у него нимба над головой? Не режутся ли белые крылышки? Не ангел ли небесный залетел на нашу конюшню? Уверена, спроси я об этом Ларису Никифоровну, она с присущим ей глубоким сердечным трепетом ответила бы: «Ангел!!!»
…Бруклин умер семь лет назад. Немного не дожив до двадцати пяти. После его смерти многие, кто не слишком любил коня и посмеивался над Ларисой Никифоровной, внезапно остро ощутили его отсутствие. Вспоминались уже не дурные привычки, а ласковость и привязчивость старой лошади, ее красота и беззлобность. Никто не осуждал его бедную страдающую хозяйку, когда после потери любимой лошади она перестала приезжать. Сколько бы мы ни бурчали прежде на Ларису Никифоровну, без нее жизнь конюшни стала немного другой — ее милые чудачества всегда так развлекали и веселили. Мы уже решили, что больше не увидим бусину мамочку, но...
Однажды в субботу наши собаки словно сошли с ума: визг, виляние хвостами, царапанье в ворота, словом, полный экстаз. Я удивилась, потому что так они приветствовали только Ларису Никифоровну, которая потихоньку подкармливала их всякими вкусностями. Я на минуту отвернулась от ворот, а когда взглянула обратно, Лариса Никифоровна уже входила на территорию конюшни: «Простите, я не должна была бросать наших лошадей. Конечно, Бусеньку не вернешь, но ведь есть другие, кого надо любить! Я во сне сегодня видела Бруклина. Он так посмотрел, будто хотел сказать: «Что же ты делаешь, такая-сякая?» Я прямо наутро собралась и приехала». «Ну и славно, — сказала я, — давно пора. Идите-ка на конюшню, к Сильверу. Он такой же старичок, как Бруклин, и ваши любовь и забота ему сейчас просто необходимы».
Итак, все вернулось на круги своя. Каждую субботу Лариса Никифоровна снова с нами. Сначала на ее попечении был Сильвер, потом его сменил другой конь, такой же старый и беспомощный, которому нужны были ласка, добрые слова и большой пакет вкусных сухариков. Удивительно, но после ухода Бусеньки наша замечательная Лариса Никифоровна обнаружила в себе талант художника. Ее картины, на которых с огромной нежностью изображены любимые лошади, украшают жилые помещения нашей конюшни и многие московские квартиры. Быть может, это прощальный дар Бруклина?
Дарья КУЗОВЛЕВА
Рисунок Юрия СТАНИШЕВСКОГО
|
